«Раньше в поле рожали, и ничего», — говорят некоторые, презрительно кривя губы при упоминании тягот беременности. Действительно ничего — ничего хорошего. Новорожденные и их мамы умирали все в том же поле, и никто их не считал, — еще нарожают.
- Источник:
- Getty Images
Другое дело — современный подход к родам. Тут тебе и отдельный бокс (если повезет), и анестезия, и близкий человек рядом, и душ, и младенец тут же под боком с первых часов, и консультации педиатра, гинеколога, специалиста по грудному вскармливанию, и бог знает что еще. Правда, каких-то 20 лет назад дела обстояли совсем по-другому. Свою историю нам рассказала Наталья, которая стала мамой в 2000 году. И рожать ей пришлось в поселковом роддоме — вот как это было.
«Я забеременела в далеком 1999 году. Встала на учет, дисциплинированно сдавала все анализы, ходила на приемы. Врач мне поставила срок «на опережение»: по моим подсчетам, 39-40 недель приходились на 20-27 января, по ее — рожать мне надо было чуть ли не в Новый год.
«Вот праздник отметишь — собирай вещи, и сразу ложись», — увещевала она.
К тому времени я уже успела посмотреть на родильное отделение нашей поселковой больницы изнутри. На 25-й неделе меня положили на сохранение: обнаружили белок в моче, начались отеки. И я окунулась в прошлое — родильное отделение будто застряло в далеких 70-х.
«Да это просто издевательство»
Эти слова я услышала от медсестры, которая делала мне ЭКГ. В рамках госпитализации, видимо, меня решили прогнать через все анализы и исследования. Но сперва нарядили в больничную униформу — взять с собой ночную рубашку и халат было почему-то нельзя, нижнее белье тоже отобрали, как и носки. Разрешили только резиновые тапочки, а рубашку и халат выдали в приемном покое. Халат был древний, замызганный, потертый, как марлевая тряпочка. Но он хотя бы был похож на халат. Ночная рубашка была с гигантской прорехой во весь бок. «Зато в рукава без проблем попадешь, и жать нигде не будет», — хихикнула медсестра, с усмешкой наблюдавшая за моими попытками натянуть на себя это тряпье.
Спорить с ней у меня не было никакого желания. Меня больше волновало, все ли в порядке с моей малышкой. Да и вообще — ко второй половине беременности я погрузилась в какое-то оцепенение, внешний мир меня вообще не интересовал, я вся была сосредоточена на том, что происходит внутри меня.
На ЭКГ халат пришлось снять, и на процедурном столе я оказалась практически нагишом — сорочка расползлась лохмотьями, белья, напомню, не разрешалось. Такое отношение к беременным шокировало даже медсестру, которая работала там не первый день.
«У нас тут все стерильно»
В палате было уныло и голо. Серый линолеум, продавленные сетки панцирных коек — по 6 в каждой палате — никаких цветов на окнах, даже штор не было. Выходить было нельзя — тут же все стерильно, какие еще прогулки. «Заразу с улицы притащишь», — буркнула медсестра. Мало ли что вам положено, обойдетесь без воздуха. Лежи себе на этом подобии кровати и лежи. Зато ходить в соседний корпус больницы на прием к окулисту и лору — это пожалуйста. Точнее, туда мы должны были пойти обязательно.
На нас накидывали халаты маляров — личные вещи-то под запретом — и спроваживали в корпус, где располагалась поликлиника. Вместе с непременными очередями, кашляющими на разрыв заболевшими, сопливыми детьми и прочими радостями. Идти нужно было по улице все в тех же тапочках, в которых мы ходили и по отделению. Стерильность, да.
Отдельная песня — это еда. В столовую я старалась не ходить, потому что есть это было невозможно. Чай, крашеный содой до неприятного черно-коричневого цвета, комковатое серое пюре с прогорклым маслом, промороженная капуста — «Скажите спасибо, что овощи дают». Тарелки снаружи были покрыты наростами хлорки, трогать их было откровенно противно.
«Подгузники принесла?»
Выписалась я с ощущением, будто побывала в каком-то другом мире. А ведь мне туда еще предстояло вернуться…
Дату родов по УЗИ мне поставили на 22-25 января. Но гинеколог настаивала: лечь надо раньше. За мной даже «скорая» приезжала, чтобы принудительно увезти в больницу. Приходилось прятаться — в прямом смысле слова.
20 января вечером начало прихватывать живот. 21-го я проснулась в 5 утра, уложила сумку, разбудила мужа, чтоб вызвал «скорую». Бригада приехала ближе к полудню — до больницы было не больше 10 минут пешком, но где-то по дороге, видимо, случилась временная петля.
- Источник:
- Kemal Yildirim / E+ / Getty Images
«А чего по „скорой“? Схватки, что ли?» — подозрительно смотрела на меня старшая акушерка. Я только головой кивнула — рот лишний раз старалась не открывать, чтоб дыхание не сбить. Оказалось, что это верный способ приспособиться к боли — я поняла это случайно, ведь никаких курсов для беременных в селе не было. Да и Интернет тогда еще до нас не добрался, информацию брать было просто негде. «Подгузники принесла?» — рявкнула на меня проходившая мимо медсестра. «Да погоди ты с подгузниками», — отмахнулась от нее старшая.
Акушерка неспешно заполнила очередную медкарту, повела меня на осмотр. Гинеколог не проронила ни слова — даже не предупредила, что собирается проколоть пузырь, просто сделала это. Потом меня отвели в некое подобие санузла — душевая, биде, унитаз с расколотым сиденьем. Треснувшее стекло было покрыто толстенным слоем льда. Дверь изнутри, конечно, не закрывалась. Но в тот момент мне было уже не до комфорта.
«Да погоди ты!»
Спустя час-полтора я была в дородовом отделении — лежала на панцирной кровати с иглой от капельницы в вене. Эта капельница как-то держала мое сознание на поверхности — я старалась рукой не двигать, чтоб игла не вылетела. Это была вся анестезия, на которую я могла рассчитывать. Эпидуралку тогда еще не придумали.
Спустя еще полчаса я поняла: что-то изменилось. Телу самому захотелось напрячься — то, что это была потуга, я поняла только потом. «Наталья Александровна!» — зову акушерку. «Погоди!» — слышу голос из-за двери. Я сунула руку под одеяло, нащупала головку. «Наталья Александровна!» — похоже, в голосе моем было что-то такое, что заставило акушерку все же заглянуть в палату. «Погоди! Погоди ты! Не рожай!» — заголосила она.
До родзала меня так и не довезли — пришлось рожать прямо на древней кровати, продавленной чуть ли не до пола.
Саша родилась буквально с третьей потуги. На секунду ее положили мне на грудь, потом унесли. Совместное пребывание? Ну нет, о чем вы. Меня тут же поставили на ноги — до гинекологического кресла я должна была добраться своим ходом. Левый тазобедренный сустав у меня после этого так на место и не встал, спать на боку я с тех пор не могу.
«Помыться? Дома помоешься»
Следующие пять дней я видела дочку строго по расписанию: приносили на кормление каждые три-четыре часа. Увидев, как я держу малышку, медсестра пригрозила ее у меня отобрать и перевести на смесь: «Не умеешь держать — не берись!» Я не разрыдалась только чудом — ну откуда мне было знать, как делать это правильно? С этим знанием ведь не рождаются.
На следующий день худо-бедно пришла в себя — и нестерпимо захотелось в душ. «Душ? — недоуменно переспросила медсестра, вытирая влажные волосы. — Дома помоешься. Ну или если пролежишь тут дольше десяти дней, сводим помыться».
Вместо душа предлагали ковшик и бачок с горячей водой. «Женщины, подмываться!» — разносился дважды в день протяжный вой по коридору. Полагалось брать ковшик и идти в душевую — каким-то образом пытаться поддерживать гигиену. Холодно там было, как в Арктике — сквозь треснувшее стекло сильно дуло, на подоконнике образовалось наледь. Так что домой я приехала еще и с циститом.
А вишенкой на торте стала питьевая вода. Обычную воду из-под крана кипятили и наливали в бачок, стоявший в коридоре. Сверху стоял перевернутый ковшик. Стоило его поднять, и во все стороны прыскали тараканы — огромные рыжие. «Что же вы их не травите?» — с ужасом спрашивали мамы. «У нас тут дети, нельзя травить», — отвечали медсестры. «А разводить можно?» — «Можно».
Спустя пять дней нас наконец-то выписали. «Возвращайтесь за мальчиком», — фальшиво улыбалась медсестра, пряча подаренный пакет с конфетами и фруктами. «Да никогда», — подумала я. Слово свое я сдержала — второго ребенка у меня нет и уже не будет. Роддом в этом, конечно, не виноват но это уже совсем другая история».
